Сон

Могла ли я подумать, что одним из самых важных событий в моей жизни я буду считать произошедшее со мной во сне. Событий, дающих понимание… Позволяющих пережить то, что невозможно или маловероятно испытать в реальной жизни. Игры ли это разума, метания возбужденного мозга, или наше глубинное естество, спящее, когда мы бодрствуем, и которое мудрее и духовнее нас и ближе к сути вещей?

Того сна ничто не предвещало. И как часто бывает во сне, был он поначалу сумбурным, запутанным, бессвязным. Я убегала от смертельно опасной погони, где-то в горах, в Гималаях, где я была сама и непонятно зачем, и очень важно было спастись. Они уже настигали меня, и единственным выходом было вылезти в окно (окно в Гималаях?) и уходить от них по карнизу, на большой высоте, куда за мной не последуют. Я делаю это, карниз вдруг становится узенькой полочкой на скале над глубоким ущельем, но вполне пригодной, чтобы перебраться по ней, я уже радуюсь благополучному исходу и вдруг оступаюсь… Сразу и наверняка…

В первое мгновение — осознание необратимости, обреченности и чувство досады и удивления, как же глупо все получилось. Мысль и пронизавшая боль — не успела попрощаться с Димой. Как будто могла успеть... Земная страсть к мужчине оказалась тем, что крепче всего привязывало к этому миру. И вслед за этим, так же мгновенно — полная ясность в душе, чувство освобождения от всего, от привязанностей, от желаний, от любви. Осознание того, что все это теперь не имеет значения, не имеет связи со мной, что я уже не принадлежу всему этому. И затем нахлынувшее чувство свободы, полной, всеохватывающей, граничащей с экстазом, отречение от всего и соединение с самой собой. Чувство чудесного покоя в душе, смиренного ожидания и небо перед глазами, любимое синее небо с редкими волнистыми облачками, и мысль, что ничего лучшего я не могла увидеть напоследок.

Долгие секунды падения и осознанного расставания со старым миром, казавшимся теперь суетным и незначительным, и ожидание нового, важного, настоящего. И пробуждение... Не внезапное, вздрогнув всем телом, как это бывает после падения во сне. А мягкое пробуждение, и такая явственность переживания, такая его реальность, и все та же неуходящая ясность в душе, и чувство счастья…

Украинская Карелия

«Так на какую реку вы собрались? Уборть? Я даже не слышала такого названия... А это где? Полесье, приток Припяти? Ого... А как там с радиацией?» Со времен Чернобыля этой части Украины для меня как не существовало. Немало покатавшись по родным просторам, я думала, что на Украине ничего особо интересного я уже увидеть не могу. А вот про самую северную ее часть я даже не задумывалась... Чтобы развеять мои сомнения достаточно было фразы: «Говорят, там ― как в Карелии». В последнюю минуту падаю на хвост уже довольно большой группе, благо место в байдарке и в машине для меня нашлось.

Удивляться мы начали еще с трассы. Проскочив по Варшавке мимо разрастающихся коттеджных поселков, миновав Бородянку, мы с изумлением отметили пустынную дорогу после какой-то невидимой черты, нетронутые просторные луга по бокам ее, совершенно дремучие с виду леса и только изредка попадающиеся деревеньки, как из другой эпохи. Плотность населения здесь ― меньше 1 человека на квадратный километр против 20-40 обычных для сельской местности Украины. А ведь от Киева всего-то 150-200 км. Выпирающая за границы столицы цивилизация с ее борьбой за каждый клочек земли оборвалась внезапно, сменившись лесами и болотами. Наш сплав по реке начинался из уездного городка Олевск, настоящим живым центром которого, как и обычно бывает в таких городках, был рынок, где крупы продавались мешками, а куры и гуси живыми и неощипанными. И непременно в таком городке, с виду совсем непримечательном, найдется своя изюминка. В нашем случае ― вокзал еще царской эпохи, навевающий своей архитектурой ностальгические воспоминания из какой-то другой жизни.

Река, я бы сказала, оказалась особенной. Широкие песчаные отмели чередовались с глубокими черными омутами, резко обрываясь в них, и мы то и дело выпрыгивали из байдарки, чтобы протолкнуть ее по мелководью, а потом спешили заскочить обратно, когда она срывалась за быстрым течением на глубину. Мы с удовольствием останавливались на таких отмелях и плескались в воде, скользя на животе по песку за течением. Скучать не давало невероятное количество поваленных в реку деревьев, между которыми приходилось лавировать с ювелирной точностью. И главным виновником этих заторов была даже не вода, вымывающая корни деревьев по песчаным берегам, а бобры. Свежие следы их зубов были почти на каждом стволе, перегораживающем русло. От того ли, что это были в основном дубы, или из-за железистых болотных пород, прозрачная вода приобрела удивительный рыжий цвет. О приближении к деревне говорили удочки на живца, воткнутые над омутами в песок по берегам. На некоторых из них уже плескались пойманные щуки. Встречались по берегам и плетеные верши-ловушки для ловли рыбы. Просторные деревни с побеленными деревянными домами из бруса. Старинный традиционный уклад чувствуется во всем, в хозяйстве, почти натуральном, в быту. Это земля летописных древлян. И названия у этих деревень тоже с характером ― Хочино, Юрово, Перга, Майдан Копыщанский. Кони на берегу реки у села удивляются нам не меньше, чем местные жители. Набираю воду в колодце у ближайшей к реке хаты. До воды - 2 кольца. Хозяйка,странного вида бабка, в мужском костюме и по мужски стриженная, говорит:"Вы чего сюда приехали? Ехали бы на море! А тут у нас смотреть не на что." А мы то смотрим, удивляемся, восхищаемся, радуемся всему этому, как-будто попали по путевке в другое время и в другую страну. Мы с ними - как люди из разных миров. Мимо нас прошли две немолодые женщины с тяпками, посмотрели с завистью и осуждением:"Вам, наверное, легче живется, чем нам...." На пути повстречали много плантаций хмеля и село с одноименным названием ― Хмельник. Хмелярство веками было основной отраслью для этих краев, которая почти исчезла после распада СССР, а теперь вот опять возрождается.

Дубы. Мы уже забыли, что бывают такие дубы, вековые, в три обхвата. Они повсюду по берегам, как великаны. У одного ствол выжжен изнутри, теперь в эту пещеру может спрятаться несколько человек, а дуб с роскошными ветвями все живет и зеленеет. Такие дубы тем более удивительны, что вековечные леса на Украине давно вырублены, и 90 % нынешних ― рукотворны, возрастом всего в несколько десятков лет. На многих этих дубах да местами на соснах среди ветвей ― борти. Это искусственные дупла из спиленных деревьев с вырубленными в них полостями для содержания пчел. Их помещают на дереве, и дикий пчелиный рой сам залетает туда, естественно и без принуждения. Может и не залететь, и тогда тяжелый труд бортника, который изготовил, а потом затянул этот улей на большую высоту, будет неоправдан. Бортничество существует в Полесье еще со времен Киевской Руси, одно из немногих мест на Украине, где сохранился этот промысел, не уступив место рамочному улику. Не потому ли и река называется так необычно для слуха ― Уборть. У-борть. Сорт меда, который собирают дикие пчелы, называется лесным. Сейчас борти расположены невысоко, всего в нескольких метрах от земли, а раньше их крепили не ниже, чем 15-25 метров, чтобы разные сластены, как то медведи и люди, не могли до них добраться. Для защиты от медведей придумывали разные устройства. Например, привязывали рядом с уликом колоду. Медведь, который лез за медом, натыкался на эту колоду и пытался оттолкнуть ее лапой. Медведь ― существо со вспыльчивым характером. Заканчивалось тем, что он отпускал ствол дерева, чтобы ухватить колоду двумя лапами, и падал вниз на заостренные палки. Сейчас медведей в украинском Полесье нет, только иногда бывает забредает какой из Беларуси. Да и с ворами-людьми, говорят, обходились не менее сурово ― заставляли прыгать на землю с большой высоты. Карелию я все же нашла, немного удалившись от берега и прибрежных лугов вглубь, к лесу. И сразу окунулась в мир мхов, папоротников, тонких сосенок и березок, зарослей черники помеж болот с высокими, заросшими травой кочками. Вечером к нашему лагерю прилетали отсюда полчища комаров и злющего гнуса, от которого, как в той песне, «не спрятаться, не скрыться». Карелия эта ― Полесский заповедник, созданный в 1968 году. Когда-то здесь были непроходимые заболоченные дебри, рожденные древним ледником. Но человек варварски вмешивался в природу, без разбору рубил и жег лес, осушал болота, и на момент создания заповедника почти уничтожил и то, и другое. Зверь тоже ушел из этих мест. Нынешний лес молодой, рукотворный. И тем более удивительно то многообразие животных и растений, в том числе редких и реликтовых, существующих в заповеднике сейчас. Название некоторых просто ласкает слух: вереск, рододендрон желтый, охидеи, плауны, шейхцерия болотная, водяной орех, ежовая головка, козельцы украинские, шелудивник королевский, сфагновый мох. Из ягод ― черника, брусника, клюква. В заповеднике живет лось, косуля, благородный олень, кабан, лисица, куница, бобер, хорек, ласка, норка американская, енотовидная собака, не говоря уже о белках, зайцах и ежах. Вернулся сюда и волк, есть рысь, барсук, горностай и выдра. Правда, увидеть их шансов почти нет. А вот птиц можно. Непуганные ястребы сидят по берегам реки, встречаются белые аисты, серые куропатки. Названия некоторых птиц звучат более удивительно, чем привычно: тетерев, черный аист, бородатая сова, мохнатый сыч, глухарь, подорлик малый, змеед, пустельга, вальдшнеп и бекас. Есть даже такой редкий сейчас филин. И это далеко не все. И говорит это о том, что существует здесь опять по-настоящему дикая природа, с глухими уголками, где это удивительное многообразие может укрыться от человека. По Полесскому заповеднику проходит Словечанско-Овручанский кряж, выходя на поверхность грядами гранитов и кварцитов. А между селами Хочино и Майдан Копыщанский разбросаны по лесу мегалиты ― огромные валуны обтекаемых и гладких форм, которые оставил после себя все тот же ледник. И как все необычное и удивительное, они обросли своими легендами. Мы силились разглядеть с воды Камень Любви. По преданию, влюбился один юноша в дочку князя, но не видя от нее взаимности, решил прыгнуть с камня и утопиться в водах Уборти. Но тут к нему подошла та девушка и отдалась ему на этом камне. И зачали они здоровое и красивое дитя. И пошла об этом камне молва, что рождает он сумасшедшую страсть, дарует детей бездетным, и что ни одна девушка не может отказать парню на этом камне. И стала с годами вершина этого камня плоской и ровной от страсти людской. Но камня мы не увидели. Видимо отодвинулось от него русло реки, и сейчас несчастный влюбленный уж никак не допрыгнул бы с него до воды.

Наш путь окончился в селе Майдан Копыщанский, дальше за ним Уборть перетекает в Белорусь, и бдительные пограничники зорко следят за всеми пришлыми. Граница радушно открыта только дикому зверю, который вновь заполняет наши леса, дарующие тот глоток дикости и первобытности, которого так не хватает современному жителю мегаполиса.

Фотографии ― Ольга Ковмир и Владимир Куцына.

По Кинбурнской косе

Отсутствие денег на дальние поездки заставляет вновь обратить взгляд на родные просторы и искать в них неизведанные уголки, достойные того, чтобы в них побывать.

И вот сначала гладкий асфальт одесской трассы, затем колдобины дорог на Херсон, джаз из динамиков, маки в степях и насморк от пыльцы цветущего рапса, мучительное пробивание на велосипеде через пески и комариные тучи Кинбурнской косы, и вот я сижу на берегу моря с кружкой мартини, на 20 км вокруг – ни одного человека (только муж спит в палатке), сзади трещит сверчками степь, впереди беспорядочно рокочут волны штормящего моря, и стаи бакланов проносятся вдоль линии берега. Справа – налево, справа – налево. Огибая им одним видимые воздушные препятствия, замысловато перестраиваясь по высотам, как будто по воздуху проведена сложная ломаная линия, которой непременно должна придерживаться каждая шеренга птиц.

Это один из тех моментов, когда я чувствую, что мне больше некуда идти. В подарок на день рождения я хотела одиночества. Мое благословенное одиночество, которого мне всегда так не хватает, которого все так страшатся, и к которому я стремлюсь. Потому что именно в такие мгновения я испытываю подлинное человеческое счастье – я возвращаюсь к себе.

А на следующий день – 16 км, пройденных босиком по песку и ракушкам вдоль воды к самому краю косы, а потом столько же назад, но уже в кроссовках и по степи. Чайка со сломанным крылом, долго бегущая, оглядываясь, впереди нас и наконец свернувшая в степь. Истеричные стайки пустынников, взлетающие и мечущиеся с криками при нашем приближении. Бакланы и чайки, глазеющие на корабли с самого кончика косы. Степь, вся изрытая норами большими и маленькими. Множество голубых озер. Неожиданно возникший перед нами памятник Суворову в чистом поле, больше похожий на могилу. Чай с домашним творогом на деревенском дворе. Домашний кефир, в котором плавают сгустки масла. И снова путь через степь. Ящерицы шарахаются из-под ног, в панике натыкаются на кустики травы и перекувыркиваются через голову. Сосновые рощи у самой воды. Из-за сильного ветра у комаров нелетная погода. Бросившийся на Диму полоз, по которому я почти прошла, не заметив. Удирающая от нас маленькая степная гадюка. И дальше мы под ноги смотрим очень внимательно. И только перед закатом вынырнувшее на минуту солнце из налетевших облаков.

А в сумерках стоишь на ветру на берегу моря и не можешь заставить себя уйти спать в палатку, хочешь пропитаться полностью и этим морем, и маяками, мигающими на горизонте, и диким безлюдьем побережья на многие километры, покоем этого места, и особенно влажным пахнущим морским воздухом, ибо ничто так не будит воспоминания и не будоражит душу как запахи. Пропитаться, чтобы сохранить ощущения пары этих дней в суете городов. И рвущееся из глубины души «Я тебя люблю!» Не человеку, а в никуда. Жизни, миру, Земле, этому пятнышку на ней. И теперь можно идти спать…

И затем пасмурное утро, вдруг резко сменившееся синим небом, горячим солнцем и успокоившимся прозрачным морем. Бакланы летают по расписанию. Мы идем туда, куда нельзя. Здесь ночуют тысячи птиц, улетевших поутру на кормежку. Весь песчаный мыс заповедника истоптан птичьми лапами разных калибров. Бакланы какают ракушками. И наконец плескание в море и валяние на песке. И вот уже надо от этого оторваться, и это кажется невозможным, мучительным.

И снова мы то едем по песчаной дороге, то с трудом катим велосипеды. Раздавленные змеи на песке и множество их следов, и еще похожие следы, но с отпечатками маленьких лапок по бокам. И нет спасенья от комаров. Каждый из нас окружен тучей из нескольких сотен насекомых, впивающихся десятками в открытые участки тела, облепливающих одежду. «Off» только добавляет секунду сомнения в их атаки. Руки заняты рулем, и мы мотам головами, как коровы. Остатки «Off-а» я в порыве отчаяния выливаю себе в лицо так, что немеют губы. От комаров вполне можно сойти с ума. Жестока вечерняя степь Кинбурнской косы в полное безветрие.

За три дня мы увидели, наверное, полтора десятка видов птиц, в основном большими стаями. Просто на дороге нам встречались змеи, ящерицы, заяц, черепаха, толстые лохматые гусеницы, яркие бабочки. Кто-то постоянно шуршал в траве и кустах. Если посторожить возле больших нор в степи – можно наверняка увидеть кого-нибудь интересного. У себя на теле я насчитала около 200 комариных укусов. Здесь нет асфальтных дорог, мало людей, почти нет мусора, и все еще мало коттеджей. Пески и комары стерегут одиночество этого места, но не смогут противостоять цивилизации, уже начавшей наступление на эти края.

Лечение травами

Есть одно место на Украине, ничем не примечательное для обычного обывателя, ищущего отдыха на природе. Не имеет оно ни рек, ни озер, ни леса, только бескрайние возделанные поля вокруг да забитые села. Называется это место - Червонный Кут. И если б не волшебная горка с мощными термиками, приманившая нас, пилотов, никогда бы и мы не набрели на эти края.

Но не только полеты манят нас туда, манят нас туда травы. Душистое пряное разнотравье- многоцветье по пояс. По немногим межам, нераспаханным холмикам и оврагам. Серебристый на солнце шелковый ковыль, цветущая по балкам и до дурману в голове пахнущая черемуха, заливающиеся по ночам соловьи и шикарные грозы на фоне заката, подкатывающие с далекого горизонта. Маленький пышный богатством природы островок посреди колхозных полей, весь изрытый лисьими норами.

Однажды в конце лета довелось мне приземлиться на одном из таких угодий, казавшемся с воздуха ровным и плоским, и совершенно понятным. Вон тебе трасса Киев-Одесса, до нее три поля перейти, вон и полевые дороги сходятся-расходятся, все ясно и очевидно, не заблудишься. Выбираю для приземления ярко-розовое поле под собой и проваливаюсь по грудь в мягкий густой ковер иван-чая. С трудом собираю параплан, путающийся тонкими стропами в соцветьях, и бреду к грунтовой дороге неподалеку. Неподалеку! Такое вдруг с трудом достижимое оказалось это «неподалеку». Крепко сплетенные стебли не пускали, становились передо мной стеной, вырывали из рук параплан, развязывали шнурки моих ботинок, и приходилось то и дело останавливаться и вновь их завязывать, и заново собирать параплан в розочку.

На дорогу я вышла уже порядком измотанная, упаковала крыло и зашагала по пыльной горячей земле, давно не видевшей дождя, в сторону трассы. Дорога, которая, как я надеялась, выведет меня через 5 км на асфальт, резко оборвалась перед пшеничным полем. Никаких признаков ее продолжения не было поблизости, и я стала огибать поле по узкой, в четверть шага, меже между колосьями и густой посадкой. Скоро и межи не стало, и пришлось пробираться прямо через пшеницу, высокую, сухую, дозревающую, спотыкаясь через борозды и путаясь в жестких колосьях. Каждый шаг быстро отбирал силы. Идешь через такую пшеницу, как через воду, преодолевая ее сопротивление. Я плыла и высматривала в заплетенной в сплошную стену посадке хоть какой просвет, чтобы попытать счастья на соседнем поле. Наконец нашла такой и нырнула в ее зеленую темноту. Меня обдало резким холодом, столь неожиданным после раскаленного жара поля. Внутри оказался небольшой овраг с зеленой травой и сомкнутыми ветками деревьев над ним, с цветущими кустами по краям и дикими грушами, надежно укрытый от палящего солнца. Укромное скрытное убежище для твари земной, первобытно-дикое посреди окультуренных просторов, не носящее следов человека. А по ту сторону – свекольное поле, не сдерживающее шаг, но короткое, вновь сменившееся густой посадкой и новым полем пшеницы, еще пока невысокой, но уже с налитыми зернами. Я шла, стараясь не ломать стеблей, изнывая от жары и жажды, и тяжелого рюкзака за спиной, потеряв счет времени. Я была потеряна в море трав и злаков, казавшихся бесконечными и непреодолимыми, где невозможно найти дорог и пустых пространств, и где себя невозможно найти. Сколько мне еще осталось идти - я уже не могла понять.

Рассеянно сорвала верхушку колоска, надавила зубами на молодое, в зеленой кожуре зерно. Сочное, молочное, сладкое, как молодое семечко подсолнуха. Я тут же стала рвать еще и грызть их на ходу. Такие неожиданно вкусные, сами попросившиеся в ладонь. Столько лет жила на земле и не знала такого лакомства, которое было совсем рядом, и не узнала бы, если бы не попала в это море трав, и, задумавшись, не потянула в рот колосок, как ребенок пробуя мир на вкус.

Посадка отступила, образовав небольшой, в полметра, просвет между кустами и пшеницей. И в этом просвете я увидела такое знакомое растение, крамольное, спрятанное от чужих глаз. Конопля. Явно не своим ходом попавшая сюда. Ровная полоска между пшеницей и зарослями посадки. Никто и никогда не стал бы искать ее здесь, и не нашел бы, если б даже захотел, среди этого непролазного моря трав. Если б только случайно не свалился сюда с неба. Как я.

Пшеничное поле с конопляной окантовкой закончилось глубоким яром, и пришлось снова продираться через заросли на соседнюю ниву. Передо мной стеной стал рапс. Я никогда не видела его раньше вживую, но ни секунды не сомневалась, что это он. Выше меня ростом, с тонкими мясистыми стручками по всему стеблю, с желтыми соцветиями наверху. Этот окультуренный сорняк, это ценное масличное растение, это растение-медонос, которое так изнуряет почву, что после него много лет ничего не сможет на ней расти. Этот рапс, который с такой радостью все обширнее возделывают на Украине, губя свой чернозем ради биотоплива для европейских стран. Я стояла и враждебно рассматривала его. Стена, сплетенная в сплошной монолит. Меня предупреждали: не садись на желтые поля, если это окажется рапс – из него невозможно выбраться, он так переплетен стеблями, что только прорубать перед собой дорогу.

Я уже слышала впереди звуки трассы и почти с отчаянием смотрела на стену перед собой. То плоское и ровное с воздуха было сплошными непроходимыми джунглями. По одну сторону рапс, по другую – колючая непролазная посадка, а между ними на узкой полосе - я в высокой, выше меня ростом траве. Нет, не просто траве – осоке, пышно разросшейся в тени деревьев. За каждый шаг в это траве нужно было бороться. Она опутывала ноги, подставляла невидимые в ее глубине поваленные ветки деревьев, ложилась под своей тяжестью плотными волнами поперек пути. Это зеленое буйство и поражало, и восхищало и изнуряло одновременно. Время от времени я валилась в тени в эту зеленую перину и цедила маленькими глотками теплую воду, не удовлетворявшую жажды. Я и ненавидела эту траву, и восхищалась ее силе.

Уже видна была дорога, лица водителей, до нее было рукой подать, и в то же время она казалась недостижимой. Казалось, что травы обессилят до капли, поглотят, сплетутся крепче и не выпустят из своей пучины.

…Я сидела на обочине дороги оглушенная. Я все еще пребывала там, в этих непроходимых мягких джунглях, возникших за пару месяцев с голого места, в этих травах, которые сами как лес, и которые в полной мере дают ощутить силу природы. Дают понять, что она сильней тебя, как бы не пахал ты ее вдоль и поперек. И что она примечательна и великолепна везде, где только не закатал ее в асфальт человек. Что эта экзотика, достойная заморских стран, совсем рядом, в паре метров от шумной трассы, и чтобы почувствовать это, не всегда нужно искать заповедники и ненаселенные просторы, а иногда достаточно просто свалиться с неба посреди колхозного поля.

Туман

Туман. Густой, липкий, обволакивающий все вокруг и оседающий тяжелыми каплями на голых ветках деревьев, превращающий в скользкую гниль старые пни и бревна, неокрашенные скамейки и деревянные настилы. Это тяжелое неподвижное марево, от которого уже несколько дней не сохнет земля, а дорога покрыта скользкой жижей. Этой грязью, перемешанной с влагой, которая тяжело оседает на лобовом стекле машины мелкими вязкими каплями. Застывшая, бело-серая, безнадежно монолитная масса облаков, через которую не могут пробиться лучи, кажется бесконечной. Она цепко держится за землю, сливаясь с туманом. А там, над всем этим - синее небо и яркое солнце. И вроде совсем недалеко, всего несколько сотен метров вверх - но не дотянуться, не добраться. Время хандры и уныния для солнцепоклонников. Начало нового сумрачного дня не радует, и ты предпочитаешь ночь. И с завистью думаешь о тех, кто может потянуть штурвал на себя, пробить эту серую муть и через несколько секунд оказаться в другом заоблачном измерении среди блаженной синевы и яркого солнечного света...

Индия с третьего взгляда

К третьему посещению Индии глаз замыливается. Многие вещи уже не удивляют, воспринимаются как само собой разумеющееся, а многое из того, что раньше вызывало любопытство, раздражает. С другой стороны, начинаешь более трезво воспринимать страну, в которой находишься, без восторгов, вызванных новизной и необычностью, и больше задумываться о природе вещей.

Дели.

Порадовал Дели. С последнего моего визита два года назад город изменился в лучшую сторону. Видно, что его всеми силами приводят в порядок, если такое явление как порядок вообще применимо к Индии. Многие улицы, которые помню, стали чище, ухоженней. Город ремонтируют и подновляют квартал за кварталом. Мейн Базар, конечно, безнадежен, и в Дели еще полно жутких клоак, но зато такие места еще сохраняют индийский колорит, тогда как остальной Дели постепенно превращается в Европу.

Особое удовольствие — метро. Европейского уровня, по последнему слову техники. Возле станций большие парковки для машин. Бесшумные вагоны в 1,5 раза шире наших, просторные холлы с вазонами, идеальная чистота. Вы представляете? В метро в Индии идеальная чистота! Охранник, сидя на корточках, соскабливает лезвием плевок со ступенек. Но стоит шагнуть за территорию метро, как ты оказываешься часто посреди обычной для Индии помойки. На входе на станцию обязательный досмотр тебя и вещей. Женщины отдельно, мужчины отдельно. Боятся терроризма. Оплата проезда прогрессивная. На каждой станции висит схема с указанием цены проезда до каждой конкретной точки. Система контроля простая и умная. Какой-то особой давки нет, особенно если учесть количество жителей в Дели. В часы пик перед входами в вагон выстраивается очередь, и люди заходят туда в организованном порядке. В общем, мы наслаждались. Куда удобнее, быстрее и дешевле, чем на моторикше или на такси. Кстати, рикши на метро страшно злые. Они теперь не у дел. Стоят огромными толпами возле станций. Туристам по возможности врут, что там, куда им надо, метро нет. Карта города со станциями метро бесплатно выдается в турбюро аэропорта. Строят его вообще просто сумасшедшими темпами. На том месте, где два года назад была страшная помойка, сейчас сияет новенькая станция в стиле хайтек. Город перекопан весь вплоть до аэропорта. В тех местах, где проходит метро, муниципалитет откупил у собственников их дома, магазины, решил проблему с переселением. Строят всю сеть сразу и собираются закончить к 2010 году. Уверена, что закончат.

Есть в Дели одно потрясающее место — музей кукол. Более 6000 (с нулями все верно) кукол со всего мира. И не просто ляльки, а образы, куклы с характером, с эмоциями, персонажи из жизни, почти каждая — произведение искусства. Экскурс в социальную историю и историю костюма. Испанская танцовщица, австрийская толстая ключница, пара немецких крестьян, умильно держащихся за ручки, важный бюргер в котелке и жилете, старушка с вязаньем, индианка, одевающая сари, сморщенный старичек в набедренной повязке и с палкой, знойные аборигенки с тропических островов, советский пионер. Куклы глиняные, пластиковые, войлочные, соломенные, тряпичные, на некоторых уже полуистлевшие одежки. Почти каждую хочется ощупать глазами до мелочей. И, увы, нельзя фотографировать. Ходят смотрители. Бысто сделала пару пиратских кадров, пока никто не видел.

В этот музей мы пошли уже перед отъездом из Индии, в наш последний день в Дели. Искали его долго. Ни мото-вело рикши, ни работники турбюро, ни люди на улицах толком не знали где он, или вообще не знали, и все посылали нас в разных направлениях. Мы забрели в кошмарный район лечебниц и прочих сгрудившихся всех вместе мест призрения. Судя по человекоподобным на этих улицах и по больничному белью, которое сушилось прямо посреди пыльной проезжей части, развешанное на заборах и разложенное на траве, это были государственные больницы для всех нуждающихся.

В процессе мытарств наткнулись на магазин игрушек, где купили мягкого Ганешу, которого продавец ласкал и лелеял, соблазняя нас на покупку. Старый магазин, наследственный. Продавец (он же владелец) влюблен в свое дело. Он нам и помог. Обзвонил кучу знакомых и выяснил, где этот музей, открыт ли, и объяснил нам, как его найти. Так мы туда и попали.

О разном.

Очень нам нравится такое индийское явление как придорожные комплексы по обслуживанию пассажиров автобусов. Все автобусы дальнего следования делают в них остановку, чтобы люди могли попить, поесть, пописать культурно. Весьма скромные и неприглядные на вид, но с чистыми туалетами, отличной едой и молниеносным обслуживанием. За полчаса эти люди-метеоры умудряются накормить свежей горячей едой несколько автобусов. Причем хоть выбор блюд и невелик, еда тут зачастую вкуснее, чем во многих ресторанах.

Если когда-нибудь будете в Манали, селитесь не в самом городе, а в деревеньке Вашишт в нескольких километрах от него в горы. Уютные дешевые гостинички вперемешку с сельскими домами, крытыми огромными кускам сланца. Отели стоят высоко по склону с видом на горы и долину. К своему мы ходили по узенькому лабиринту из грубых каменных ступеней между домов, через чужие дворы и чей-то коровник (справа задница коровки, слева — теленка, а между ними тропинка, и я все боялась, чтобы кто-то из них не сделал чего ногой или из-под хвоста).

Прямо посреди деревни — горячие источники, в которых организованы общественные бани под открытым небом. Мужская часть — на виду, вплотную к оживленной главной улице, женская - рядом, но в углублении, обнесенном невысокой стеной. Если специально не заглядывать — не видно, но местные дедки заглядывают через стенку. По словам жителей, эти источники создают в их деревне особый микроклимат зимой, отчего не так холодно.

Попадается в этих местах новая интересная прослойка — обиндусившие европейцы, больше напоминающие опустившихся европейцев — грязные, рваные, косматые.

Многие индусы очень любят, чтобы их фотографировали. Иногда сами просят, даже когда ты и не собирался этого делать. Обязательно требуют показать, как вышло, и всегда остаются очень довольны. Им самим эти фотографии не нужны. Скорее всего им приятно, что на них и членов их семей будут смотреть чужие люди в далекой стране, им приятно быть увековеченным в такой способ.

Я уже привыкла, что индусы, как мужчины так и женщины, часто со мной фотографируются. Теперь и Дима стал звездой. Индийские девушки подходили и просили меня одолжить его для фото. По сравнению с тщедушными индусами он смотрелся внушительно. Мужчины, глядя на него, тоже частенько одобрительно мычали — большооой белый мужчина.

На севере Индии новая мужская мода — свитерки и жилеточки, связанные из блестящей люрексной нити салатового, розового, желтого, голубого цветов. Самый ходовой — розовый. Не могла смотреть без улыбки и пыталась представить в этом нашего мужчину.

Наведались в Нагаре в гестхаус возле храма Кришны, о котором я писала когда-то как о райском местечке, где здорово было бы пожить и помедитировать. Того старичка, что два года назад предлагал нам полный пансион за 150 рупий в день, мы не увидели, а вместо него всем распоряжалась ушлая молодуха. Теперь тут медитируют растаманы за 250 с носа, и мест нет, все забронировано давно и надолго. Уединенное место на отшибе располагает. Еще по пути к гестхаусу нас нагнал видимо их регулярный поставщик-индус, предложивший шарик какого-то счастья. Мы отказались, и он быстро утопал вверх по сокращенке.

Много развелось в Индии любителей рядиться в оранжевые одежды садху, стоя при этом не на пути просветления, а на пути стяжательства. Меня прижал к стенке старик с удавом и гневом в глазах. Убежать мне было невозможно, так как я охраняла возле входа в магазин два параплана, потому пришлось дать ему десять рупий исключительно из уважения к удаву. Стоящие рядом индусы как-то неоднозначно покачали головами в его сторону, то ли осуждая старика, то ли показывая этим необходимость выказать ему уважение. Жест этот предназначался мне, но понять его было сложно. На «да» и «нет» индусы качают головой совершенно одинаково. После этого старик зашел в магазин, достал толстенную пачку денег, и накупил целую коробку сладостей.

Никак не могу привыкнуть к тому, как в Индии выглядит мясо. То, что индусы вегетарианцы, - большое заблуждение. Такие, безусловно, есть, но в целом индусы прекрасно едят курятину, козлятину, баранину, рыбу, яйца. Не едят только говядину.

Индийская стройка — потрясающее явление. Таких бамбуковых лессов и допотопных технологий строительства ультрасовременных зданий и сложных дорожных эстакад мы видели много.

В Бире.

Да, Бир изменился. Например, в нем появился «KAKA BEAUTY SALOON», где вас могут побрить с помощью одноразовой бритвы, но общего помазка, и сделать массаж головы.

Готовят везде невкусно. Особенно разочаровала тибетская кафешка, стали явно халтурить, пару заказов мы даже не доели. Глазастик все так же мил, подрос, прибавляет себе лет.

Так что мы стали постоянными посетителями овощного рынка. Попробовала приготовить давно интриговавший меня пупырчастый овощ под названием карэлла. Линн (о ней дальше) вовремя меня остановила, когда я намеревалась закинуть его в овощное рагу. Мол, это очень штука полезная и хорошая, но специфическая, лучше готовить отдельно. Пожарила потом отдельно. Специфическая - не то слово. Вначале приятно, даже где-то вкусно, но послевкусие такое отвратительное и горькое, что карэлла отправилась в мусорку.

Мангусты в отель больше не заходят. Застукали их на помойке рядом. Теперь ходим мимо нее очень осторожно, а то зверьки стали шуганные и быстро смываются в кусты чая.

Я, кажется, поняла, откуда берется жасминовый чай. Жасмином пахнут белые цветы на чайных кустах. Похоже, именно из этих цветов и делают такой чай.

Нам очень хотелось украсть эту табличку со свино-ослами, которые на самом деле собако-черти.

Вообще собаки в Индии — животные крайне несчастные и вид имеют ужасный, шерсть у многих вылезла. Только глубоко в Гималаях мы видели добротных упитанных лохматых собак. Вот этого, живущего в Бире, Дима называл Путиным.

Индийские кошки дерутся за остро приправленные тушеные овощи. Особым ажиотажем пользуется морковка. На нее они реагируют, как наши коты на вискас. У многих кошек такие глазки, как у того котика из «Шрек 2», когда он пытался давить на жалость. Я думаю! Всю жизнь жрать hot spicy food!

Нашли в Бире хорошую библиотеку. Находится на территории «Deer Part Institute». Основная тематика — философско-религиозная. Но много и замечательных изданий об окружающем мире, фотоальбомов и есть даже детективы Агаты Кристи. Книги на английском, хинди, тибетском, китайском. Этот институт учрежден далай-ламой ради просветительских целей, в нем каждый день проводятся бесплатные лекции и сеансы медитации для всех желающих. Тем, кто интересуется буддистской культурой и философией, очень рекомендую заглянуть. У них даже есть свой сайт http://www.deerpark.in/

В «Sangrai», где мы поселились, встретили некоторых их тех ребят, с которыми жили в Панчгани. Приятная тусня австрийцев и французов. Встретились с ними, как с родными. Интересные люди с интересными жизнями. Между собой говорят в основном по французки и по-немецки, на английском тоже свободно, но переходят на него редко, а потому, к сожалению, трудно быть с ними на одной волне. Хотя мы и так настолько влились в их компанию, что заселившиеся позже казахские русские путались и здоровались с нами иногда по-английски. Большую часть времени эти европейцы проводят в Индии, представляя собой пикантную смесь европейской рафинированности и утонченности и индийской раскованности и простоты. Многие из них уже свободно говорят на хинди.

На Дивали эта банда полдня взрывала петарды, запуская в небо здоровенную тяжелую металлическую сковороду. Летала она выше второго этажа. Иногда они курили траву или готовили «бисквиты».

Австрийцы Мани и Майк. Оба стройные высокие красавцы, добродушные до невозможности, вечно улыбающиеся, страшно компанейские и очень хозяйственные. За чистотой в отеле больше следили они, чем хозяева — выметали двор, выдраивали до блеска общую кухню, чистили вечно забивающуюся мойку.

Мани два месяца в году работает на строительстве туннелей, и заработанных денег хватает на весь год. До этого - 8 лет на сидячей работе, требующей большой точности и скурпулезности. Занимался то ли разработкой, то ли изготовлением всяких мелких деталей как, к примеру, крышечки и защелочки для мобильных телефонов. А потом плюнул и пошел строить туннели. Работа, говорит, тяжелая, с отбойным молотком, но два месяца потерпеть можно, а потом весь год свободен. Правда, зимой еще подрабатывает тандемными полетами на австрийских курортах. Чем живет Майк, я так и не спросила, но из Индии он, похоже, не вылазит.

Француженка Линн, 34-х лет, приехала в Индию по работе от турфирмы 8 лет назад, влюбилась в страну и осталась в ней. «Индия — это моя кровь». Вначале жила 2 года в Ришикеше, стала инструктором по йоге, а сейчас периодически подрабатывает преподаванием йоги и организацией туров для иностранцев, все в Индии. Несмотря на большой срок жизни в этой стране, свободный хинди и хорошее знание местных нюансов, она осталась француженкой до мозга костей. Обычно европейцы тут обматываются тряпками, она же носит гольфики, беретики, сарафанчики... У Линн очень зычный голос и она — душа компании, устраивает вечера со свечами и варит по 10 литров супа на всю толпу, пока эта толпа на полетах.

Ее парень Энтони, тоже француз, — инструктор по парапланеризму. У него своя школа, свой сайт, он зарабатывает организацией парапланерных туров в Индию и их сопровождением по летным местам, и еще несколько месяцев в году занимается во Франции тандемными полетами и обучением. Энтони с Линн часто летают вдвоем в тандеме, болтая ножками и что-то напевая. Они были вместе 6 лет, потом разошлись, через год опять сошлись, и теперь у них, похоже, новая волна влюбленности, ходят за ручки и воркуют.

Робин — французский столяр, сам разрабатывает и строит деревянные дома. Видела краем глаза фотографии — дома потрясающие. Сам себе хозяин, работает тогда и столько, сколько хочет, а остальное время катается по миру. Летал в Африке, на Мадагаскаре, в Южной Америке, еще черт знает где, теперь вот приехал в Гималаи и заявил, что это — парапланерный рай. А как же, спрашиваю, Альпы? А в Альпах, говорит, ни разу не был. Мне туда далеко ехать, к тому же там летают толпы народа, а я люблю летать в тех местах, где никого нет.

Патрис, француз, 39 лет. Проработал во Франции на заводе полжизни, обычным рабочим на сборке машин-манипуляторов. Благо завод был в Альпах, так что возможностей для полетов у него хватало. Потом с подачи знакомой англичанки стал возить из Индии одежду и аксессуары и продавать их во Франции. Весь летний сезон мотается по ярмаркам и фестивалям, которыми богата Франция, живет в своей машине и продает товар. Остальные полгода проводит в Индии, Непале, Индонезии.

Познакомились еще с новозеландцем и австралийцем, бывшими англичанами, эмигрировавшими 8 лет назад, и страшно этим довольными. Уровень жизни, мол, с Англией не сравнить. Новозеландец работает декоратором (покраска зданий), тоже сам себе хозяин. Несколько месяцев работает (не вынимая параплана из багажника и сматываясь с работы на полеты, если хорошая погода), а остальное время года путешествует по миру.

Вообще эта компания европейцев — это полеты с другим уровнем сознания. Никакого членомеряния, никаких рассказов о том, как их там колбасило, как они мастерски крутили потоки и как круто они там что-то пролетели. Обычная фраза после полета — было здорово! Люди, летающие на хороших, но не новых крыльях, в задрипаных подвесках и рваных кросовках. Без суперприборов, часто просто с пищалкой на шлеме. У некоторых варик на ноге и плеер в ушах, т.е. прибор они не слушают, только поглядывают иногда. Не у каждого есть GPS, да и тот часто в кармане. Треки никуда не сливают. На старт приходят не спеша, после часу дня. Но! Драмсала с возвращением для них — прогулочный маршрут на дни, когда слабая погода, или знакомых девочек поводить. Их полеты — это улететь вглубь гор за несколько хребтов, в запретную по нашим понятиям зону, высадиться там на четырех тысячах, устроить фотосессию, потом стартовать и вернуться назад в Бир. Или всей толпой с подружками в тандемах улететь к горячим источникам, приземлиться на маленькой полянке на хребте, спрятать парапланы в пастушьих хибарах, спуститься в ущелье к этим самым источникам, провести там ночь, утром снова подняться на хребет и улететь домой. Или улететь с подружкой в тандеме в Манали, или туда же компанией, или в одиночку, с набором под 5000.

Для непосвященных объясню. Перелет Бир-Манали по прямой - 70 км. Чуть меньше половины маршрута — беспосадочная зона. И по причине отсутствия посадок, и по причине ненаселенки. Трекинговый маршрут Бир-Манали идется 9 дней. Так что если таки просадит на этом куске, то к людям выбирать придется несколько дней. Чтобы перелететь хребет в долину Кулу нужно набрать минимум что-то около 4500 (точную цифру не помню). И вот народ летает этот маршрут (а по весне и в обратном направлении) без бивачного снаряжения и запасов еды. И это говорит не об их беспечности, а об уровне мастерства. Знают, когда можно лететь, и уверены, что долетят.

Они подначивали и нас на такие полеты, но мы не решились. И это все легко, без героизма, как само собой разумеющееся. Их параплан — это их крылья, а не способ удовлетворения амбиций. Им плевать на рейтинг, разряды, навороченность снаряжения, суммарный налет. Они просто летают и кайфуют от того, что летают, и что эти крылья заносят их в новые места и к новым приключениям. Они в равной степени сильны и в маршрутных полетах, и в акробатике. Крутые спирали, глубокие винговеры в метре от скал и посадки в негативках — их штатные упражнения.

Сидим как-то на старте, погода дохлая, в воздухе ни одного крыла. Все ждут развития, переговариваясь:«Еще ничего нету...» И тут со стороны Манди движется крыло, приходя в километре над стартом, скручивает крутую спираль и садится на нижний старт. Робин. Народ бежит к нему, как к кинозвезде, брать интервью. Вечером он улетел в сторону Манди, приземлился где-то там на хребте, ночевал у местных жителей. Утречком стартовал и полетел обратно, сначала невысоко, облизывая рельеф, а потом выбравшись в хорошем потоке высоко над хребтом.

Или другой случай. Робин с Майком решили лететь в Манали. Пришли, спокойно разложились раньше всех, кое-как утеплились, обмотавшись шарфиками, стартовали, удивительно синхронно, ухо к уху, играючись, обработали несколько потоков и исчезли за хребтом. В то время как взлетевший вслед за ними народ с большим отставанием выкручивал у стартового гребня.

Это те люди и те пилоты, у которых многому можно поучиться, но судя о которых наш человек скорее пренебрежительно бросит — наркоманы. Сейчас думаю и жалею, почему мы не сделали ни одной их фотографии? Мы настолько к ним привыкли, как к части самих себя. Как к чему-то такому, что никуда не исчезнет и с чем мы никогда не расстанемся, что присутствовало в нашей жизни так уместно и так ненавязчиво, и нам даже в голову не пришло ловить их на мушку объектива.

Бир с окрестностями местами стал являть пример того, как развращают индусов легкие деньги, а именно деньги с туристов. Сели раз с Димой в ближнем селе, куда садится большая часть парапланеристов. На посадке уже не прибегает, как два года назад, куча счастливых местных жителей и детей, чуть ли не на руках относящих тебя к public bus-у. Уже набегались. Парапланеристами их уже не удивишь. Приходит несколько человек, пытающихся навязать тебе такси и врущих, что автобус у них не ходит, и что такси — единственный способ для тебя уехать. А потом, когда мы ждем на дороге, насмешливо бросающих: «Ну и где ваш автобус?» На самом деле автобус ходит каждые полчаса-час. Еще приходят дети, знающие по английски только hello и give me money. Требуют денег, твою кепку, еще что-нибудь. Очень нагло, чуть ли не залезая в рот. Плачу им той же монетой — снимай штаны, говорю, я хочу твои штаны. На требования денег у нас теперь всем один ответ — сначала заработай.

И уже буквально в соседней деревне, куда садятся не так часто, совсем другие люди. Дети отгоняли от меня бычка, который так и мылился потоптаться по моему параплану. Достала кулек с конфетами, специально привезенными из Украины для раздачи местным детям. Хотите? Сначала немая пауза, а потом меня чуть не порвали вместе с парапланом и теми конфетами. Делиться никто ни с кем не собирался, все досталось самым бойким. Человек шесть детей из большой толпы пошли со мной на остановку автобуса, те самые бойкие, которые отобрали почти все конфеты. Сначала долго склоняли на все лады мое имя, пытаясь приспособиться к произношению. Потом потребовали имена мамы и папы. При словах Зинаида и Вячеслав впали в ступор, выпучили глаза и повторить даже не пытались. Потом расчистили на земле площадку и потребовали нарисовать карту мира и где на ней моя страна. Кое-как изобразила. Спрашивали, какие у нас есть виды спорта и рассказывали про свои. Какая у нас земля — камень, песок, горы или равнина? Что мы едим? Какие предметы у нас в школе? Как называется наша валюта? Вожу ли я машину, по какой стороне дороги у нас ездят? Ну и уже не в первую очередь про мой возраст, семейный статус, сестер, братьев. Сбегали в магазин, купили какие-то местные сласти типа кисловатой шипучки, стали есть сами и угощать меня. Несколько раз спрашивали, не хочу ли я воды. Потом объявили, что принимают меня в свою банду и будут со мной дружить. Банда возрастом от 8 до 12 неплохо развитых и неплохо воспитанных детей, совсем не похожих на попрошаек из соседней деревни. При виде пролетающего вдали вверху параплана дети начинали исполнять шаманский танец с заклинаниями: «Лети сюда, сядь, сядь, сядь!» Пошушукались, и единственная в компании девченка-пацанка с фингалом под глазом и в джинсах, заводила, куда-то убежала. Через несколько минут вернулась с беленькой пушистой собачкой на веревке, с помощью которой они устроили для меня шоу: и лапу она давала, и на задних лапках ходила, и в салочки играла... Короче, мучили они ее на славу, но собачка, видимо, к этому привычна. Потом пытались встать с моим парапланом. 12-летним удавалось несколько секунд с ним простоять, 8-9-летних к общему удовольствию и хохоту тут же придавливало рюкзаком к земле. Дети, большие поклонники реслинга, в футболках с изображениями национальных героев-силачей, все время пытались поднимать что-то тяжелое и друг друга. 1,5 часа ожидания автобуса прошли нескучно.

В автобусе увидела кулек, сделанный из упаковки «Кетчуп Торчин лагідний». Вот уж никак не ожидала! Это что, по культурному обмену?

Сели с Димой под Палампуром в селе, где парапланеристы - большая редкость. Встречали нас, как болливудских звезд. Конфет уже не было, и я стала раздавать детям украинские монетки. Меня чуть не порвали во второй раз. Серьезный мальчик, взявший над нами шефство, попросил меня закрыть кокпит, откуда я доставала волшебные монетки, добавив, что эти дети — как обезьяны. Ему явно было за них стыдно, и чувствовался укор, что я развращаю их еще больше. Я поняла, мне тоже стало стыдно, но уже за себя, дети явно воспринимали эти монетки не как сувенир, а как деньги, и я кокпит закрыла. Толпа детей повела нас на дорогу. По пути завели меня по моей просьбе в туалет в чьем-то дворе. Только вышла - серьезный мальчик уже держит мыло и воду, чтобы я помыла руки. На остановке тут же материализовались для нас стулья. Нам было даже неловко за такой сервис. Мы восседали на стульях посреди дороги, а вокруг нас толпа детей тянула нам свои школьные тетрадки, чтобы мы оставили автограф и что-то написали. Закончилось тем, что одна девочка, староста класса, даже заставила меня заполнить анкету в дневнике друзей, и всячески тянула нас к себе домой в гости.

Индийская глубинка — всегда сюрпризы. То первобытный труд, то маленькая девочка-школьница в скромном селе, читающая «Структурирование данных в С и С++».

Мне чуть не врезался орел в подвеску. Я крутила термик, а он летел очень быстро по своим делам на полусложенных крыльях. Просто торпеда, заходящая мне в бок. Заметил меня за пару-тройку метров. Выражение ужаса на морде, и в метре от подвески он полностью раскрылся, встав боком на крыло белым пузом вперед, и ушел в задний свал. Потом вынырнул за моим куполом и чуть не врезался в него сзади. Я так и не поняла, случайно у него это получилось, или он пытался атаковать купол в отместку за пережитый стресс. Потом улетел в прежнем направлении. Прокручивала эти мгновения в памяти много раз: совершенная птица, молниеносное принятие правильного решения, высший пилотаж, ее расширившиеся рыжие глаза в этот момент. Все, наверное, не заняло и секунды. То, что можно откадрировать в памяти, но не возможно было бы поймать и заснять, и показать другим, тем, кто не летает, и не может посмотреть в глаза орлу где-то высоко над горами. Редкие запоминающиеся мгновения, которыми хочется поделиться, но невозможно передать словами. Только видеть.

Орлы, мне кажется, с каждым годом становятся все хитрее. Обычно парапланеристы сидят на старте и ждут, пока появятся птицы и покажут, что потоки уже есть. Но я заметила, что и орлы иногда ждут, пока появятся парапланеристы. Помню, как-то готовились к старту. В воздухе еще ни одного крыла, орлов перед стартовым гребнем тоже нет. Стая их елозит в нулях выше по хребту. Но только взлетело несколько крыльев и их стало уверенно поднимать, как вся эта стая пришла в поток к парапланеристам. И без них тесно было, а тут еще прибавилось двадцать штук увесистых пернатых, игнорирующих правила расхождения.

Бир превращается в русскую колонию. Русских парапланеристов тут больше всего, и уже появились надписи и объявления на русском. Европейцы иногда озабоченно спрашивают, почему, как они слышали, скоро собирается приехать еще 200 русских? В России что, большие праздники? То, что русские не говорят по английски, очень удивляет всех остальных иностранцев. И поймав англоговорящего русского, выливают просто поток вопросов и эмоций. «Никто не говорит по-английски! Мы не можем ни с кем из русских пообщаться! Русские всегда держатся особняком и ни с кем не общаются! Мы же о вас ничего не знаем! У нас нет никакой информации! То, что пишут или показывают по телевизору о ваших странах — какая-то фигня. Нам хочется узнать, как же вы живете на самом деле!» Индусы ничему не удивляются, а просто учат русский.

Диалог двух россиян на старте:

- Задолбали эти англичане. С ними невозможно ни о чем поговорить. Французы лучше.

- Ага, можно подумать, что с французами у тебя рот не закрывается.

Как-то ночью к нам в отель занесло новоприехавшего русского, который вломился к французам и пытался втолковать им на русском языке, чтобы объяснили его водителю, где тут в Бире живут русские, и чтобы его туда отправили. Для пущей понятности он очень четко выговаривал русские слова по слогам и, слава богу, вставлял иногда английские. Так что его поняли и куда-то отправили.

Русские вообще мастера чудить. Был один очень смешной, задорный, никогда не унывающий и полный крейзи. Первый раз мы его увидели, когда он прискакал в тибетскую кафешку на одной ноге. Вторая была в гипсе. И стал весело рассказывать, что у местных детей теперь новая игра — все прыгают по лестнице на одной ноге. Через пару дней уже на старте он обматывал гипс полиэтиленовым кульком, готовясь летать. Запускала этого крейзи вся его компания в несколько попыток. Остальные качали головой. Монахи на старте свистели, чтобы вызвать ветер. Русский балагурил, кричал, что русские не сдаются. На чей-то вопрос «Ты русский?» отвечал «А что, не видно?» и тут же монахам «Свисти давай». Через пару дней таких полетов он попытался вписаться на маленькую площадочку возле отеля, и сломал еще и руку с той же стороны, что и ногу. И тут уж совсем стал притчей во языцех и всеобщим приколом. Свои же, хохоча, рассказывали о его бедствиях в кафе, а сам пострадалец бродил по Биру с одним костылем под здоровой рукой, наступая на загипсованную ногу, и с неизменной лыбой на лице.

Во время нашего пребывания в Бире в окрестных монастырях проходили дни Будды. Мы, гуляючи, зашли в большой красный монастырь на нижней окраине Бира, и застали там важного ламу, восседающего в большом зале, и службу в честь него. Тибетская религиозная ритмичная музыка, трубы, барабаны и пение мантр. Гипнотизирующие ритмы можно слушать часами. В этот день было мало людей, мы сидели с ними на полу за спинами у монахов, и местная тибетка по собственному почину объясняла мне смысл происходящего. Нам, как и всем пришедшим, монахи раздали груду гостинцев.

На следующий день пошли пешком в Шербилинг — тот большой монастырь-институт, с аллеей из ступ, который находится в 5-7 км от Бира. Выйдя из Бира, решили сократить путь и пошли по тропе через лес, которая по словам местных должна была вывести нас к монастырю. Шли на звуки монашеского пения, гудение труб и бой барабанов, и на зычные напевы главного ламы. Шли через священный лес, заросшие кустами глубокие балки и ручьи. Пение слышно было так близко, что казалось монастырь совсем рядом, но выбравшись на высокое открытое место, видели его еще очень далеко. Решили больше не блуждать лесом, хоть места были просто прекрасные, совершенно не изгаженные людьми, с кучей диковинных длиннохвостых птиц, богатой гаммой звуков и запахов. Вышли на дорогу и дальше шли по асфальту, обгоняемые таксистами, от услуг которых мы отказывались, и те смотрели на нас, как на помешанных. Вот белые чудаки, пешком ходят! Полторачасовая прогулка посреди прекрасной природы. В монастыре оказалось столпотворение по причине тех же праздников, в храм было не пройти, мы побродили по территории и за час вернулись назад уже затемно.

Через пару дней мы нашли уже правильную, хорошо натоптанную тропу до Шербилинга. Шли, наслаждаясь ботаническим садом вокруг. Попали на вечернюю молитву и опять ушли с полными руками угощений. Вперемешку на ковричках во время службы сидели тибетцы, европейцы-завсегдатаи, поющие мантры вместе с всеми на тибетском, и тут же валялись собаки. Европейцам рады. Один дядечка-тибетец, сидевший рядом с нами, взялся нас опекать, услал монаха за подарками. В конце службы монахи обошли всех с огромными подносами сладостей, такое своего рода причастие.

Ощущение контраста с нашей церковью. В нашу церковь приносишь, из тибетского монастыря уходишь с угощениями. В нашей церкви нужно соблюдать кучу приличий, тут напротив, чувствуешь себя совершенно раскованно. В тибетском храме тебя принимают таким, какой ты есть. Можешь ходить, заглядывать в любые уголки, спрашивать, фотографировать, приводить собаку, можешь просто поваляться где-нибудь, если тебе захочется, побыть, почувствовать. Совершенно не обязательно делать благочестивое лицо, и никто тебе не скажет «Ты же в церкви!» Ты есть — и хорошо.

Амритсар.

Город сикхов, где нет ни одной коровы. Ничем не примечательный за исключением комплекса «Golden Temple», за покушение на котрый Индира Ганди поплатилась жизнью. При входе в комплекс нужно снять обувь и омыть ноги в общей ванне. Мы смирились с тем, что грибка на пятках нам не избежать, но вода в ванне оказалась проточной и не такой уж страшной, а территория очень чистой, несмотря на тысячи посетителей. В обуви не только нельзя проходить, но ее нельзя и проносить. Причем не только обувь, но и носки. Лапти в камере хранения принимают с большим к ним почтением.

Обычно за посещение индийских достопримечательностей (за исключением тибетских храмов) ты должен платить, часто платить дорого, платить за фото и видеосъемку. В Golden Temple все наоборот. Тут можно бесплатно отдыхать, бесплатно жить в гостинице при комплексе (правда иностранцу только до трех дней), бесплатно есть и пить. Это Мекка сикхов, очень святое для них место, и каждый вошедший может пользоваться всеми его благами. Можно купаться в священном водоеме, окружающем золотой храм. Для этого все устроено, ступени в воду, цепи, чтобы могли держаться те, кто не умеет плавать, отгороженная ажурной стеной часть для женщин. Но мы не рискнули.

Огромные крытые залы с истертыми коврами для отдыха. Приходи, спи. И просто в голове не укладывающееся помещение для бесплатного обеда. Туда весь день идет бесконечный, ни на секунду не прекращающийся поток из тысяч и тысяч посетителей. Конвеер из человеческих рук, передающий грязные тарелки, сбрасывающий с них остатки пищи, моющий их сначала в воде с порошком, затем ополаскивающей в чистой, передающий дальше мелькает с такой быстротой, что останавливаешься и смотришь на это, как завороженный. Что творится у них на кухне — я не видела, но могу только представить. На улице чистят огромные горы лука, чеснока и перца, провожая тебя красными слезящимися глазами. Нас тоже зазывали поесть, говоря, что это специальная еда, отведав которой ты выказываешь уважение к их богам. Но мы были только из ресторана, потому физически были не в состоянии выказать это уважение. А вся крыша столовой, куда мы забрались, была устелена грудами чапати. Смысла этого мы так и не поняли, то ли дар богам, то ли птицам.

Меня мучило любопытство, что же у молодых сикхов за выпуклось над лбом под банданой. У одних она больше, у других меньше. Оказалось там вот что.

Церемония закрытия индо-пакистанской границы в Аттари.

Черт нас дернул поехать на церемонию закрытия индо-пакистанской границы в Аттари, отмеченную в Lonely Planet как явление, равное по своей важности Тадж Махалу, империи Хампи и храмам Каджурахо. Впрочем, это явление действительно великое по своей внешней абсурдности и, видимо, глубокому внутреннему смыслу.

Сама церемония закрытия занимает от силы полчаса, достаточных для того, чтобы ну очень торжественно запереть ворота границы на замок перед закатом. Но главный прикол не в этом, а в том, что это повод для индусов, как и для пакистанцев, собраться и навести много шуму, а особенно погорланить, на что все они большие любители. Это явление приняло такие масштабы, что правительству на месте скромного пропускного пункта пришлось соорудить по обе стороны границы трибуны размером со стадион для размещения зрителей. Тысячи людей съезжаются сюда на такси, частных машинах, заказных автобусах загодя, чтобы занять лучшие места. На входе на границу продают попкорн, пепси и государственные флаги. Вездесущие мальчики навязчиво предлагают диски с видеозаписью церемонии. К моменту начала действа на пропускном пункте и на трибунах жуткая давка из совершенно одинаковых по обе стороны границы людей. Мест всем, конечно, не хватает, и половина занята подпрыгиванием на месте, чтобы что-то увидеть. Тут и там поют и пляшут, разогревая себя перед началом.

Но вот десяток солдат с веерами на головах выстраиваются в ряд, на «сцену» выходит «тамада» в гражданском и церемония начинается. Первый в строю солдат что-то протяжно воет в микрофон тамады, долго держа одну ноту, как оперный певец, доводя этим публику до оргазма. За ним вступает тамада, крича в микрофон давно сорванным голосом: «А-ха, мутаки! Индустан — хорошая страна!» Индусы повторяют за ним хором с трибун, машут флагами. «... Пакистан — хорошая страна!» - вторят с той стороны границы. Тамада каждой из сторон диктует жестами своим гражданам, когда молчать, когда кричать. Чтобы не перебивали друг друга. Взаимное «мутаки» повторяется еще раз 10, 15, 20... Наконец, двое солдат срываются с места и быстрым шагом, сильно размахивая руками, направляются к воротам. Публика в экстазе. «Мутаки» повторяется еще раз 5. К воротам в темпе «все пропало» убегают остальные солдаты, публика ликует. Ну вот, собственно, и все. Границу заперли, глотки прочистили, друг другу дули потыкали — можно и по домам. Все быстренько бегут к своим машинам. А навстречу — не меньший поток опоздавших. Не удивлюсь, если для них границу еще раз закроют на бис.

И самое удивительное, что это происходит КАЖДЫЙ день! И каждый день давка из тысяч людей, каждый день море восторга в адрес просмотренных до дыр ритуальных солдат, а особенно море счастья от того, что можно покричать соседям через границу «Мутаки!»

Индусы — шумные горлопаны.

Индусы вообще большие любители погорлопанить, и если уж берутся за это, то на бессонные ночи окружающих им глубоко наплевать.

Первый раз мы нарвались на громкое пати в Камшете в прошлом году. Мы жили на парапланерной вилле, а на вилле по соседству что-то отмечали. Певец всю ночь жутко выл, не пел, а именно выл писклявым голосом в микрофон и бил в сковородку. Потом в сковородку полночи били на соседней вилле болливудского продюссера в Панчгани, когда он отмечал годовщину свадьбы.

Но самое большое безобразие досталось нам в Амритсаре. Как насмешка над тем, что в гостинице я потребовала комнату, выходящую окнами непременно в сад, а не на шумную улицу. Не спасло. Пати было в соседнем отеле, через стенку и на этаж ниже, и уже не важно было, куда выходили окна. Динамики настроили на мощность, в десятки раз превышающую потребности маленького пространства узкой улочки в старом городе. Эта громкость была впору для большого стадиона. Ор начался часов в 9 вечера и продолжался до 7 утра, когда певцу стали мешать гудки автомобилей и крики прохожих. И все это время он не переставая пел, говорил, а если ему нечего было петь и говорить, то паузы он заполнял индийским «раз-два-три, раз-два-три». Спать мы даже не мечтали. Мечтали, чтобы не оглохнуть к утру. Я думаю, празднующие испытывали глубокое удовлетворение от того, что с ними не спит еще как минимум полгорода.

Во время этой нашей поездки мы застали пору свадеб. Так что спокойных тихих ночей было мало. Где бы мы ни были, везде находилось несколько процессий, шумно и неспешно везущих жениха в дом невесты, предпочтительно ночью. Процессия движется очень медленно, жених на белом коне, окруженный родственниками с фонарями и оркестром с трубами и барабанами , исполняющим что-то в цыганском стиле. В Дели такие оркестры часто располагались на специальных телегах с колонками, усилителями и дизельгенератором. Цель процессии — ехать как можно дольше и как можно громче. Чтобы жених созрел, а окружающие от души порадовались за его счастье. Когда оркестра кажется мало — по ходу следования взрывают петарды.

Агра.

Город, где стоит Тадж-Махал, и куда все путеводители и стереотипы зовут как в самое главное место Индии. Я тоже считала, что мне непременно нужно увидеть Тадж-Махал. И зря. Более отвратительного города я еще не встречала. Несчастный Тадж-Махал, действительно великолепный и прекрасный, стоит посреди страшной вонючей помойки. Город прилепил свои гадкие дома-клоаки к самым воротам и стенам комплекса и паразитирует на нем. Отвратительные дорогие отели, паршивая и дорогая еда в ресторанах, очень дорогие билеты, страшно навязчивые продавцы и предлагатели услуг. За все пытаются содрать втридорога и обжульничать, как нигде в Индии, вплоть до кондуктора автобуса, пытающегося не дать сдачу в 270 рупий с 500. Агра — зона экологического бедствия. Воздухом в этом городе невозможно дышать не только из-за запаха помойки, но и из-за промышленных отходов. Из-за них же стал желтеть белый мрамор Тадж-Махала. Река Ямуна, на берегах которой построен комплекс, больше теперь напоминает канализационный сток. Только на древних гравюрах в музее Тадж-Махала можно увидеть, как красиво было это место давным-давно, какие сады и открытые зеленые пространства его окружали. У павлинов в заброшенном городском парке начисто повыдерганы хвосты и продаются в виде вееров на базаре.

Почему этот треугольник Дели-Агра-Джайпур называют золотым? Потому что там с тебя постараются содрать денег, как нигде в Индии. Агра нам, уже очень привычным к индийской действительности, показалась настолько отвратительной, что мы убрались оттуда на сутки раньше, передумав ехать в Джайпур, и вернулись в Дели. Если кто-нибудь вздумает посетить Агру, лучше приехать туда на экскурсионном автобусе, выйти из него перед входом в комплекс, отдать дань Тадж-Махалу, и укатить куда-нибудь в горы, в джунгли, на океан. Подальше от больших городов и всемирно раскрученных исторических памятников.

Об Индии реальной и неприглядной.

Индия — сплошное сочетание роскоши и убожества, передовых технологий и отсталости. Теперь мы четко проводим грань между Индией больших городов, истоптанных белыми туристами мест, и сельской Индией - менее избалованной и развращенной, не так массово посещаемой, и не так явно воспринимающей тебя как мешок с деньгами. Мы устали реагировать на тысячу hello, how are you, exuse me, yes madam в день, а попрошаек так вообще хочется пнуть ногой. С некоторыми индийскими особенностями сложно смириться.

Индусы открыто демонстрируют жизнедеятельность своего организма: громко пукают, отрыгивают, блюют, плюются, очень выразительно ковыряются в носу, испражняются где попало. Как мужчины, так и женщины. Многое из этого они делают с явным физическим удовольствием, еще больше усугубляя этим помойку вокруг себя. И многие иностранцы, пробыв долгое время в Индии, начинают делать то же самое. И еще перенимают индийское слово-паразит «а-ча-ча». Иногда так и хочется сказать без конца а-ча-чакающему европейцу: «Ну скажи shit или шайзе!»

Все стоящее в Индии обнесено большим высоким забором с колючей проволокой. В основном это богатые виллы, развлекательные комплексы, учебные заведения, госпитали, территории предприятий и городские парки, исторические памятники. Отдельно созданные оазисы благоустроенности и чистоты посреди чаще всего неприглядной действительности или откровенной помойки. Впрочем, нельзя говорить за всю Индию. Всю Индию я не видела, и видела в ней также и прекрасные места, но густонаселенные ее районы просто отвратительны.

В дни, когда мы бродили по городам, меня постоянно преследовала мысль: «Их слишком много, слишком много. В этом их беда. Их нужно проредить». Еще по приезду мы разговорились в Дели с одним из рикш, обычным сухощавым маленьким индусом лет 50-ти, некрасивым, с огромной гулей на лбу, в грубой белой рубашке и довольно изможденного вида. Сам он из Варанаси, о котором отзывается как об очень плохом городе для жизни и об очень грязном. В школе он не учился. Когда ему было 9 лет, у него умер отец, и ему пришлось идти работать, чтобы помогать матери и остальным братьям и сестрам. Спросила, стала ли его жизнь легче за прошедшее время, ведь Индия развивается быстрыми темпами. Сказал, что нет. У него самого сейчас 7 детей, младшему 8 лет, старшие уже замужем и женаты. Детей заводят сразу после свадьбы. «Если я женюсь и у меня сразу не будут рождаться дети, мои родители забеспокоятся, что у меня нет силы.» Две замужние дочери живут в домах мужей, а женатые сыновья со своими семьями с ним. Внуков уже тоже человек 8. О детях он говорит с особым удовольствием. И весь этот кагал живет в одном доме, в Варанаси, весьма скромном, как можно догадываться. Он работает рикшей в Дели несколько месяцев, с утра до ночи мотаясь по городу, копит деньги. Потом уезжает в Варанаси и живет там месяц со своей семьей, а потом опять в Дели. И так по кругу до бесконечности. «Когда я приезжаю домой — у моей жены праздник». А о том, как они всей семьей собираются за обедом, сидя кругом на земле и кушая руками из общего таза, он рассказывал как о самой большой радости в своей жизни. Другие радости ему в этой жизни недоступны. И многим миллионам таких же. Вот они и делают много детей, потому что индусы детей очень любят и они для них — единственный источник радости, удовольствий, положительных эмоций. Для бедных индусов. Которые не могут мечтать об путешествиях, дорогих вещах и дорогих увлечениях, интересной работе, и вообще о более красивой и привольной жизни. Которые вполне доступны европейцу, и которыми он зачастую не хочет жертвовать даже ради рождения одного-двух детей. А бедный индус живет обычным животным удовольствием секса и рождения ребенка, и из этого черпает свои положительные эмоции. Презервативы продаются. Но ними никто не пользуется. «У вас детей мало, потому что у вас дети дорогие. А у нас дети дешевые». И не важно, что эти дешевые дети тоже будут жить такой же нищей жизнью, подобной его жизни. Или даже станут средством эксплуатации для своих родителей. Обычно дело - девочка лет 7-8, исполняющая под дудку братика акробатические трюки посреди улицы, а потом обходящая вынужденных зрителей с тарелкой для денег, и смотрящая на тебя глазами, повидавшими жизнь, горе, серьезными и злыми глазами, которые больше подходят старику, чем маленькой девочке. Или ребенок лет трех, которого мать толкает в бешенный поток автомобилей, потому что на той стороне она увидела двух белых людей. И этот ребенок летит к тебе под визг тормозов, и цепляется за тебя с остервенением, как надрессированное животное. И оказываешься перед моральной дилемой. Дать ли денег из жалости к этому ребенку, или не дать, чтобы не было повода для его матери думать, что она таким способом обеспечит свое и его существование. Стоит ли подачками поддерживать существование таких полулюдей-полуживотных? И получается замкнутый круг. Перенаселение вогнало Индию в экологическую катастрофу, которая видна на каждом шагу. Подавляющее большинство людей живет в ужасных условиях и очень тяжелой жизнью, и продолжает рожать кучу детей, еще больше вгоняя себя в такие условия и гробя землю, на которой они живут. И никакие правительственные программы, направленные на снижение рождаемости, не могут достучаться до их сознания. И лезут в голову мысли, что важнее - ценность отдельной человеческой жизни или благополучие народа и той среды, окружающей природы, земли, на которой живет этот народ? У меня на этот вопрос нет ответа. Или есть тот ответ, в котором мне самой себе не хочется признаваться.

Был еще один вопрос, на который я по возможности пыталась искать ответ. Каково же реальное положение женщины в этой стране? И особенно, о чем думает, чем живет эта самая женщина. Привыкнув думать об Индии, как о стране просветленных людей, в которую многие едут за какой-то высшей мудростью, или о стране танцующих и поющих восточных красавиц, которая преподносится нам, да и самим индусам, в фильмах, и видя в реальной Индии общую доброжелательность и отсутствие внешней выраженной агрессии, ты все же не можешь не чувствовать, что есть в этом всем какой-то диссонанс, скрытые подводные камни. Во время своего пребывания пообщаться по душам с местными женщинами редко удается. Они заняты домашним хозяйством, их очень мало в общественной жизни и на общественных работах, они часто скромны, застенчивы и неохотно вступают в разговор, а иногда и поглядывают враждебно, забито. Молодые девушки могут подходить задавать вопросы, попросить тебя сфотографировать, но сами не раскрываются навстречу. Всем всюду заправляют мужчины, и они — твои основные собеседники. Женщина, переносящая тяжелые камни, выполняющая грубую строительную работу, гребущая голыми руками навоз, работающая в поле, выпасающая коров, идущая, обвешанная детьми и с огромным баулом или корзиной овощей на голове — типичное индийское явление. Мужчина, особенно семейный, как правило, занят работой более легкой и чистой.

В библиотеке я нашла современные издания, периодическую литературу, выпускаемую общественными организациями, в которой рассматривалась именно женская проблема. Прочитанное внесло много мрачного в наши светлые представления об Индии. Несмотря на то, что в Индии существует прослойка людей, в том числе и женщин, вполне современных и живущих и мыслящих уже скорее по западным стандартам, и как правило обеспеченных, и можно видеть влюбленные пары, как женатые, так и нет, с нежным и уважительным отношением друг к другу, несравненно большая часть населения ведет архаичный образ жизни. Особенно страдает от этого сельское население.

Девушка часто выходит замуж не по своей воле. Она — товар, который берут с доплатой. Приданное обязательно. И потому девочек в семье часто воспринимают как обузу. Еще бывают случаи, когда обиженный муж, не получив приданного за жену или будучи недовольным ею по другой причине, может облить ее бензином и сжечь заживо. И подобные случаи крайне редко преследуются законом. Во многих семьях женщин заставляют заниматься проституцией, в том числе и дочерей. Мы сами видели еще совсем юную девочку из бедной семьи, только-только превращавшуюся в девушку, игравшую во дворе в детские игры с младшими братьями и сестрами, и уже беременную. Семейное физическое и сексуальное насилие очень велико. В семье именно женщина, увешанная вдобавок кучей детей, выполняет всю самую тяжелую работу. Защиты ей, как правило, искать негде. Ее собственная семья, родители часто отказывают в помощи, и какому бы насилию не подвергалась женщина со стороны мужа, обратно ее не примут. Они ее выдали замуж и отказались от нее. Муж теперь — полновластный хозяин своей жены. Всеми сторонами это принимается как неоспоримый факт.

Есть общества для помощи жертвам семейного насилия. Но в них мало обращаются. Забитая и часто неграмотная женщина может просто не знать об их существовании, или жить, смирившись с судьбой.

В стране, в которой внешние проявления сексуальности, открытое тело — из разряда табу, очень высокий процент изнасилований. Пишут как об обычном явлении, когда девушку, едущую в электричке одну или с подругой, могут зажать в углу и насиловать на глазах у всех, и никто даже не двинется на помощь. Женский и детский труд применяется на самых тяжелых работах — в каменоломнях, на рисовых полях.

Как-то в ресторанчике, когда мы ожидали наш заказ, официант положил мне на стол индийский женский глянцевый журнал, похожий на Cosmopolitan. Журнал для современной индийской женщины, где открыто писалось обо всех вопросах, о сексе, об отношениях с мужчиной, о кухне, детях и модных одежках. На первый взгляд набор статей очень похож на наш. Но вот когда я стала читать... Я искала потом такие журналы в книжных магазинах, на раскладках — и нигде не могла найти. Только в отеле в Дели попалась мне кипа этих журналов.

Основное, про что в них писалось, как выжить женщине, пытающейся быть современной, в реальном индийском мире. Как жить одной в большом городе. Как найти себе квартиру, тогда как хозяева квартир очень подозрительно относятся к одиноким женщинам, живущим без семьи, вмешиваются в их жизнь, пристают, ущемляют, стараются развести на деньги. Как найти работу. И о том, что женщине часто платят меньше, чем мужчине за то же самое. И главное, как ездить на эту работу в общественном транспорте. Женщина, задержавшаяся допоздна в офисе и даже имеющая свою машину, часто предпочитает тут же и заночевать, чем добираться ночью домой. В больших городах девушки ходят группами, предварительно сговариваясь, защищаясь таким образом от преследований и приставаний. Советуют, как развлекаться. Ведь для индийской девушки пойти в кино самой, без мужского спутника, считается недопустимым. Много писалось о том, как постоять за себя в семейной жизни, и что делать, если вы все же подвергаетесь жестокостям. Складывалось впечатление, что для многих индийских современных женщин иметь свой скромный угол, где бы ее никто не трогал, цивилизованную работу, на которую она готова ездить по несколько часов в день на электричке, неприхотливые развлечения типа возможности пойти в кино или кафе, и быть хозяйкой своей жизни — это предел мечтаний о счастье. Тот набор жизненных потребностей, от которого мы, скорее, впадем в тоску, чем почувствуем удовлетворение от жизни.

Мне запомнился случай, когда я приземлилась в одном селе. Сбежалось, как обычно, много людей, в основном женщин, работавших на полях. Смотрели на меня, пока я не сняла шлем и очки, и переговаривались с радостной надеждой в голосе и во взгляде «Женщина или не женщина?» И когда увидели, что женщина, были такие счастливые, смотрели на меня так умиленно, с гордостью, что я женщина, как будто и себя почувствовали причастными к моему способу жизни и немного утерли этим нос своим мужчинам.

Правительство и общественные организации стараются бороться с пережитками в своей стране. Женщин стали привлекать на военную службу и в органы правопорядка, дав ей в руки оружие и уверенность в себе. Для касты неприкасаемых зарезервирован целый ряд государственных должностей. На рынок пришло много иностранных компаний, в основном связанных с IT, куда молодежь может устроиться на приличную, и даже высокую по индийским меркам зарплату, и перенимает западный образ жизни. В международном аэропорту можно увидеть пары и семьи, общающиеся между собой так, как это соответствует нашему представлению о хорошем. Но существует еще целая пропасть между правительственными программами, официальными законами, высшими ценностями буддизма и индуизма, и обусловленной устоями и обычаями реальной жизнью. Такая же пропасть, как между той Индией, которую показывают в передачах про путешествия, выхватив из огромной серой действительности отдельные жемчужины, относящиеся в большинстве своем к ее далекому прошлому, и реальной настоящей страной, страной бетонных жилищ-гаражей и изможденной земли.